Аще одна любопытная статья Боброва, на этот раз, правда, уже далеко не новая, ажно 1996-го года, и не по СоПИ)
"Новгородско-Псковские отношения и Флорентийская Уния".Для меня, как псковича, она, разумеется, интересна в первую очередь тем, что затрагивает тему непродолжительного обособления в 1437-м - 1440-х гг. (1448 г.?) псковской церкви от Новгородской епархии. Вожделенного обособления, одного из главных камней преткновения в новгородско-псковских отношениях XIV-XVI вв. Достичь которого окончательно Пскову удалось, увы, лишь в 1589-м.
Но, как мне кажется, центральной тематикой данной статьи, которую по справедливости и следовало бы вынести в заглавие, все же является совсем иной вопрос - а именно подоплека, казалось бы, рядового московско-новгородского конфликта зимой 1440-1441 гг., даже не имеющего какого-то особого наименования в российской историографии, не смотря на то, что завершился он подписанием ни много ни мало...
Демонского мира) По названию городка Демон (современный Демянск) в Деревской пятине Новгородской земли, конечно же)) Акцентируя внимание на действительно странном всплеске активности новгородского архиепископа Евфимия II в конце 1439-го - 1440-м гг. в области церковного строительства, иконописания (в котором появляются мотивы противостояния Новгорода великим князьям владимирским) и упрочения почитания местных святых, исчезновении традиционных поминаний великого князя и митрополита в посвящениях к свежепереписанным книгам и всплеске антизападных настроений среди новгородцев в этот период, автор предполагает, что причиною конфликта могло стать намерение Василия II поддержать Унию церквей, подписанную от имени Русской митрополии летом 1439 г. на Соборе во Флоренции митрополитом Исидором.
+++
И вот эта мысль мне, надо сказать, очень и очень люба. При том, что как таковая она отнюдь не отвергает и одну из традиционных версий о том, что главным побудительным мотивом для Василия (а именно он, как мы знаем, был инициатором этого "размирья") стало истощение казны в ходе первых раундов гражданской войны 1425-1453 гг. (Война Золотого Пояса) и недавнего (июль 1439 г.) нашествия на Москву казанского хана Улу-Мухаммеда. Но напротив, добавляет красок в общую картину и позволяет взглянуть на нее глазами пострадавшей стороны, т.е. новгородцев. А так же предположить, что мы имеем дело не просто с очередным небольшим московско-новгородским конфликтом, одним из длиннейшего списка подобных, а с тонкой, далеко идущей политической интригой великокняжеского двора. Причем, задуманной сразу с двумя целями: с одной стороны, в очередной раз, как это издавно принято у московских князей, тряхануть новгородских толстосумов, а с другой, аккуратно, его же собственными руками, избавиться от нежеланного, навязанного им Константинополем, митрополита-грека, проложив наконец путь к автокефалии Русской церкви. Разумеется, ни о какой реальной Унии с Римом речи и не шло. Попросту в силу полнейшей бессмысленности и ненужности этого мероприятия с точки зрения политической элиты молодого русского государства. Уния должна была стать лишь пугалом для новгородцев да капканом для доверчивого эмиссара константинопольского двора.
Тут, пожалуй, надо сделать некоторое отступление, специально для тех, кто не очень хорошо осведомлен о ситуации в Русской митрополии в 1430-х - 1440-х гг. После смерти в 1431 г. митрополита Фотия, последнего действительно общерусского предстоятеля древней Русской православной церкви, в митрополии на какое-то время возник вакуум власти. Москва, уже привыкшая считать себя центром русского православия, видела приемником Фотия рязанского епископа Иону. Но в самой Москве практически сразу же после кончины митрополита обостряется династический кризис, к весне 1433 г. перерастающий уже в открытую войну, и Иона в итоге просто не успевает совершить поездку в Константинополь для утверждения в сане. Тем временем, литовский князь Свидригайло Ольгердович, в ходе начавшейся в Литве в 1432 г. гражданской войны пытавшийся опереться именно на православное население ВКЛ, осенью 1433-го отправляет к патриарху собственного кандидата - смоленского епископа Герасима, который и покупает у вечно нуждающихся в деньгах греков сан митрополита Киевского и Всея Руси.
В Москве, естественно, этого назначения принять не могли, и вернувшийся из Константинополя Герасим дальше Смоленска так и не уехал. Ни до московской, ни до владимирской кафедр, уже более века считавшихся основными для предстоятеля русской митрополии, он так никогда и не добрался. Это обстоятельства часто почему-то принято объяснять откровенной нелепицей - якобы страхом нового митрополита ехать в Москву, сотрясаемую междоусобицей. При том, что к весне 1434 г., когда Герасим возвратился в Смоленск, война в Великом княжестве Владимирском на самом-то деле уже стихла - Василий II потерпел полное (первое из многих последующих) поражение и находился в бегах, дядя же его, Юрий Дмитриевич Галицкий, крепко сидел на великокняжеском столе и полностью контролировал страну. А вот как раз-таки в ВКЛ, в состав которого входил и Смоленск, гражданская война шла полным ходом, дым стоял коромыслом, а кровь лилась рекой. И лишь слегка, одним коготком увязший в этой заварушке Герасим уже к 1435 г. окончил свою жизнь мученической смертью на костре. Что называется, пересидел в спокойном месте. Более правдоподобным все же выглядит предположение, что Герасима попросту не пустили в Москву, предупредив, что могут встретить, как некогда Дмитрий Донской в аналогичных обстоятельствах встретил митрополита Киприана - раздев догола и пинками выпродив назад за границу. А возможно и Свидригайло, опасаясь, как бы новый митрополит не уплыл из его рук, запер Герасима в Смоленске. Так или иначе, но реального общепризнанного митрополита Русская церковь в тот раз так и не получила.
Таковым на некоторое время стал лишь приемник Герасима митрополит Исидор, возведенный в этот сан в 1436 г. константинопольским патриархом Иосифом II в очередной раз в обход предложенной Москвою кандидатуры епископа Ионы. Впрочем, Москва была бы вполне готова с этим и смириться, если б не одно "но". Дело в том, что Исидор был по большому счету фигурой чисто технической, основная задача, которая ставилась перед ним при назначении на эту кафедру патриаршим и императорским двором - подготовка Русской митрополии к принятию Унии церквей. Спасительной, как мнилось перед лицом неумолимо надвигающейся турецкой угрозы в Константинополе, Унии. Но абсолютно не интересной никому ни в ВКМ, ни в ВКЛ. Решать какие-либо насущные проблемы собственно Русской церкви Исидор если и собирался, то в самую последнюю очередь. Впрочем, и рассказы о холодном приеме, якобы оказанном ему Василием II во время первого приезда нового митрополита в Москву в 1437 г., и об аресте и тюремном заключении Исидора по возвращении с Флорентийского собора, особого доверия не вызывают, так как созданы были уже при приемнике его Ионе (да-да, том самом) и не находят подтверждения в сообщениях независимых источников.
Так или иначе, но вернувшийся в 1441 г. в Москву Исидор, ни на йоту не преуспев в продвижении дела Унии, очень скоро оказывается выдавлен сначала в Тверь, а затем и в Литву, а обязанности московского митрополита де-факто начинает исполнять дважды обойденный рязанский епископ Иона. Покуда в 1448 г. поместный Собор при де-юре так и не лишенном сана Исидоре не провозглашает его митрополитом уже официально, фактически порывая с зависимостью от Константинопольского патриархата. К 1451 г. Ионе даже удается ненадолго добиться восстановления полного контроля московской митрополии над православными епархиями ВКЛ.
И тут мы вновь возвращаемся к московско-новгородскому конфликту зимы 1440-1441 гг. Если подоплекой обострения отношений сторон, как полагает Бобров, стало именно опасение новгородцев, будто бы великий князь склоняется в пользу Унии, при том, что из последующих событий мы знаем, что опасения эти не имели под собою никаких оснований. И помня, что инициатором перехода конфликта в горячую стадию, был именно великий князь, причем как раз накануне возвращения в Москву митрополита, когда Василий должен был быть поставлен перед необходимостью занять вполне определенную позицию в отношении Унии. То, пожалуй, и в самом деле можно предположить, что это небольшое "размирье" между великокняжеским столом и Господином Великим Новгородом стало результатом своего рода ХПВ - Хитрого Плана Василия)) Новгородцы были уверены, что сражаются ради того, чтоб образумить великого князя, готового ввергнуть христиан в латинскую неволю. Василия же интересовало лишь - сколько готовы будут отстегнуть новгородские денежные мешки при заключении мира в обмен на заверения великого князя в том, что он не прельстится посулами митрополита-раскольника. 8000 гривен серебром (примерно 1632 кг.) его вполне устроило бы.
В итоге, не смотря на небольшие разорения пограничных волостей, обе стороны оказались полностью удовлетворены итогами Демонского мира. За исключением бедняги Исидора, так и не сумевшего склонить Русскую митрополию к объединению с Римом ради создания единого антитурецкого фронта и, в конечном итоге, спасения Константинополя. Вместо этого он фактически спровоцировал окончательный ее раскол на западную и восточную, и провозглашение автокефалии последней. Единственное же вооруженное столкновение, которое можно было бы расценить как войну за утверждение Унии в ВКМ, оказалось... разводкой доверчивых новгородцев пройдохами-москвичами.