Еще раз к вчерашнему бурчанию за умствования Клима Жукова. Просто хотелось бы отдельно немного остановиться на его пассажах о натуральном хозяйстве, низком прибавочном продукте, нищете и убогости древнерусского крестьянина, и якобы полной невозможности в таких ужасающих условиях оторвать хоть сколь-либо «лишних» рабочих рук от возделывания земли и запрячь их, значит, в военную машину своего времени.
Жуков пишет:
Первое, что тут бросается в глаза — это, конечно же, ляп, причем просто чудовищный ляп, про «господство двуполья». Товарищ явно путает реалии X-XIV вв. с реалиями эдак XVI-XVII столетий, когда действительно на большей части бывшей Древней Руси наконец-то со скрипом, но восторжествовала система дву- и трехполья, а подсечно-огневое свелось к «рецидивам» на далеком русском Севере и в Сибири, где оно и дожило благополучно аж до начала XX века. Ну или как минимум распространяет на всю Русь особенности Юга — Киевщины, большей части Черниговщины да Галиции. Хотя даже там до «господства» пашенного земледелия еще было очень далеко. В реальности же дву- и трехпольная система в указанный период охватывала сравнительно небольшой процент землеоборота, преимущественно княжеского-боярского и зарождающегося монастырского. И да, большой продуктивностью оно в самом деле не отличается. Что есть то есть. Вот только до 90% крестьянского населения Руси (чем севернее, тем больше это процентное соотношение, чем южнее, тем меньше) жило в условиях еще более примитивного подсечно-огневого или переложного земледелия. Но так ли уж верно ставить знак равенства между понятиями «примитивное» и «низкопродуктивное»?
Вообще-то, вопрос этот исчерпывающе исследован еще Виктором Платоновичем Петровым (был известен, кстати, под псевдонимом Домонтович)) ) в далеком 1968 г. в его монографии «Подсечное земледелие». Я просто кратко процитирую некоторые его выводы в пересказе Э. С. Кульпина-Губайдуллина (из статьи «Социально-экологический кризис XV века и становление российской цивилизации»):
«Проанализировав большое число источников, Петров писал, что «почти всегда можно получить 100 пудов при посеве 3 пуда на десятину, с плодородных лесопаров... можно снять до 150 пудов ржи с десятины, посеяв пуда 2—3» . Это означало получение урожая сам-30-75 (а порой и сам-100), совершенно невероятного в условиях пахотного земледелия (правда, при использовании гораздо большей территории из-за необходимости перемещать обрабатываемые делянки с места на место). Для сравнения: согласно писцовым книгам, средний урожай на пашне в XIV—XV веках составлял сам-3-5, максимальный — сам-6-9, минимальный — сам-2. На лучших пойменных землях, удобряемых естественным путем — весенним илом («поилком»), средний урожай ржи был сам-4, овса — сам-3, высокие урожаи для ржи — сам-7. Даже в XVIII веке, когда уже достаточно широко применялся в качестве удобрения навоз, средний урожай на пашне — сам-3, на паре — сам-6.
Приведенные данные позволяют сделать вывод: неурожай на десятине подсеки соответствовал в средневековье хорошему или даже максимальному урожаю на десятине пашни!
<...>
В целом похоже, это время было периодом наибольшего благоденствия для большинства живущих на территории Северо-Восточной Руси, не исключено, и всей Руси за всю историю Восточной Европы нашего тысячелетия».
И тут на сцену выходит Клим Жуков и, заламывая руки, начинает рассказывать нам про нищего, голодного, голозадого древнерусского крестьянина, которому и копьецо какое-никакое взять неоткуда, и топор-то для него — недостижимая роскошь, и вообще когда ж это ему оторваться от трудов своих тяжких, чтоб успеть князю-боярину ратную службу сослужить да себе родимому мошну чутка набить? Ну ей богу, и смех и грех же.
Нет, когда Жуков говорит про сложность мобилизации крестьян (путая, правда, при этом собственно свободного крестьянина с зависимым от феодала смердом) — тут все более-менее верно. Подсечно-огневое земледелие подразумевает колоссальную рассеянность и вообще большую подвижность населения. В отличии, кстати, от любимого им двуполья, которое как раз-таки обеспечивает концентрацию большого количества земледельцев в одном месте и значительно облегчает их феодальную эксплуатацию. В том числе и в плане насильственной мобилизации — посоха позднего русского Средневековья и т.д. То есть да, мобилизовать крестьянина-лесовика можно, только если он сам этого захочет. Его нужно заинтересовать участием в походе, а не просто отдать команду на выступление и ожидать, что тот ее беспрекословно выполнит. Но и изображать древнерусского крестьянина, живущего перелогом, физически неспособным ни обеспечить себя хотя бы самым элементарным вооружением, ни оторваться на какое-то время от лесной заимки, чтобы принять участие в том или ином военном мероприятии своего князя, сулящем добычу в виде звонкой монеты и дорогих тканей? Это крестьянина-то, хозяйство которого обеспечивает ему в несколько раз более высокий прибавочный продукт, нежели у его потомков XV-XVII вв.? Серьезно?!
В который раз! В который раз Жуков грубейшим образом путает Русь домонгольскую и позднесредневековую! То поместную систему Московского царства «опрокидывает» в прошлое и примеряет ее на Владимиро-Суздальскую Русь, то вот меряет свободных крестьян XII столетия по вотчинным крестьянам эдак времен Грозного.
Как пример того, что именно могло подвигнуть лесовика выйти из леса в ответ на зов своего князя. Других способов разжиться чем-то подобным у него по сути и не было. Участие крестьян в торговле стремилось к нулю.