House Katsap - We do not jump
10.12.2013 в 11:43
Пишет Morceleb:Очень годная статья, кстати
URL записи10.12.2013 в 11:22
Пишет Dara-Valevski:Военные потери в Средневековье
читать дальшеПроблема оценки потерь – прежде всего проблема оценки источников, тем более, что до XIV века почти единственными источниками являются хроники. Только для позднего средневековья становятся доступны более объективные канцелярские отчеты и, изредка, археологические данные (например, сведения о датско-шведском сражении 1361 г. у Висбю были подтверждены обнаружением 1185 скелетов в ходе раскопок 3 из 5 рвов, в которых были захоронены убитые).
Хроники, в свою очередь, невозможно правильно интерпретировать, не понимая психологию того времени.
Европейское средневековье исповедовало две концепции войны. В эпоху "развитого феодализма" (XI-XIII века) они существовали де-факто, в позднем средневековье появились и военные трактаты, прямо и явным образом их излагавшие и исследовавшие (например, работа Филиппа де Мезьера, 1395 г.).
Первой была война "mortelle", "смертельная", война "огня и крови", в которой все "жестокости, убийства, бесчеловечности" были терпимы и даже систематически предписывались. В такой войне было должно использовать против противника все силы и приемы, в сражении надлежало не брать пленных, добивать раненых, догонять и избивать бегущих. Можно было пытать высокопоставленных пленных с целью получения сведений, убивать вражеских гонцов и глашатаев, нарушать соглашения, когда это было выгодно, и т.д. Подобное же поведение допускалось и по отношению к гражданскому населению. Иными словами, главной доблестью провозглашалось максимально возможное истребление "погани". Естественно, это в первую очередь войны против "неверных", язычников и еретиков, но также и войны против нарушителей "установленного Богом" социального порядка. На практике к этому типу приближались и войны против формально христиан, но резко отличных по национально-культурному или социальному признаку.
Второй концепцией была война "guerroyable", т.е. "рыцарственная", "guerre loyale" ("честная война"), ведущаяся между "добрыми воинами", которую подобало вести в соответствии с "droituriere justice d'armes" ("прямым правом оружия") и "discipline de chevalerie", ("рыцарской наукой"). В такой войне рыцари мерялись силой между собой, без помех со стороны "вспомогательного персонала", с соблюдением всех правил и условностей. Целью сражения было не физическое уничтожение противника, а выяснение силы сторон. Пленить или обратить в бегство рыцаря противной стороны считалось более почетным и "благородным", чем убить его.
Добавим от себя, что пленение рыцаря было и экономически намного выгоднее его убийства – можно было получить большой выкуп.
По существу "рыцарственная война" являлась прямым потомком древнегерманской концепции войны как "божьего суда", но гуманизированной и ритуализированной под влиянием христианской церкви и общего роста цивилизованности.
Тут уместным будет некоторое отступление. Как известно, германцы рассматривали сражение как своего рода судебный процесс (judicium belli), выявлявший "правду" и "право" каждой из сторон. Характерна речь, вложенная Григорием Турским в уста некоего франка Гондовальда: "Бог рассудит тогда, когда мы сойдемся на поле битвы, сын я или не сын Хлотаря". С сегодняшней точки зрения подобный способ "установления отцовства" кажется анекдотическим, но для германцев он был вполне рационален. Ведь фактически Гондовальд претендовал не на установление "биологического факта" отцовства (что в то время было просто невозможно), а на материальные и юридические права, вытекающие из этого факта. И сражение должно было установить, обладает ли он необходимыми силами и способностями, чтобы удержать и реализовать эти права.
На более частном уровне этот же подход проявлялся в обычае "судебного поединка", причем здоровый мужчина обязан был защищать себя сам, а женщина или старик могли выставить заместителя. Примечательно, что замена поединка вергельдом воспринималась раннесредневековым общественным мнением не как признак "гуманизации" общества, а как признак "порчи нравов", достойный всяческого осуждения. Действительно, в ходе судебного поединка верх одерживал более сильный и умелый воин, следовательно, более ценный член племени, уже в силу этого в большей степени заслуживающий, с точки зрения общественной пользы, обладать оспариваемым имуществом или правами. "Денежное" же решение спора могло предоставить преимущество менее ценному и нужному племени человеку, пусть и обладающему большим богатством в силу каких-то случайностей или низменности своего характера (склонности к скопидомству, хитрости, торгашества и т.д.), то есть стимулировало не "доблесть", а "порок". Неудивительно, что при таких взглядах судебный поединок в разных формах (включая боевое единоборство) смог сохраниться у германских народов вплоть до конца Средних веков и даже пережить их, превратившись в дуэль.
Наконец, германское происхождение концепции "рыцарской" войны видно и на лингвистическом уровне. В Средние века латинское обозначение войны, bellum, и германское, werra (превратившееся во французское guerre) были не синонимами, а обозначениями двух разных типов войн. Bellum применялось к официальной, "тотальной" межгосударственной войне, объявлявшейся королем. Werra изначально обозначала войну как реализацию "файды", семейной кровной мести, и "божий суд" по обычному праву.
Вернёмся теперь к хроникам, главному источнику сведений о потерях в средневековых битвах. Едва ли нужно доказывать, что в подавляющем большинстве случаев хроника не является объективным "канцелярским" документом, это скорее полухудожественное "панегирико-дидактическое" произведение. Но ведь прославлять и поучать можно исходя из разных, даже противоположных предпосылок: в одном случае этим целям служит подчеркивание беспощадности к "врагам веры и порядка", в другом – "рыцарственности" в отношениях с "благородными" противниками.
В первом случае важно подчеркнуть, что "герой" избивал "неверных" и "злодеев" как только мог, и добился в этом значительных успехов; отсюда появляются десятки тысяч убитых сарацин или простолюдинов в хрониках, посвященных "смертельным" войнам. Рекордсменом по этой части считается описание битвы на реке Саладо в 1341 г. (последняя крупная попытка вторжения африканских мавров в Испанию): 20 убитых рыцарей у христиан и 400000 убитых у мусульман.
Современные исследователи подчеркивают, что хотя и нельзя понимать буквально преувеличенные цифры "20000", "100000", "400000" "крестоносных" хроник (убитых "язычников" вообще редко пересчитывали), они имеют определенную смысловую нагрузку, поскольку передают масштаб и значимость сражения в понимании летописца и, главное, служат психологически точным свидетельством, что речь идет именно о "смертельном" сражении.
Напротив, применительно к "рыцарственной" войне, то есть ритуализованному "божьему суду" внутри рыцарского сословия, большое число убитых "собратьев" победителя никак не может выставить его в выгодном свете, засвидетельствовать его великодушие и "правильность". По понятиям того времени более "рыцарственным" выглядел тот военачальник, который обратил в бегство или захватил в плен противников-дворян, а не устроил их истребление. Тем более что с учетом тактики того времени большие потери противника подразумевают, что выбитые из седла или раненые рыцари вместо пленения добивались идущими сзади кнехтами-простолюдинами – позорное поведение по понятиям того времени. То есть тут хороший летописец должен был стремиться скорее к занижению потерь среди рыцарей, в том числе и вражеских.
К сожалению, историки-"минималисты", справедливо критикуя явно завышенные цифры, не принимали в расчет другую сторону медали – что в иной психологической ситуации "поэты"-летописцы могли быть столь же склонны к преуменьшению потерь (раз уж "объективность" в современном понимании им все равно была чужда). Ведь, если подумать, 3 убитых французских рыцаря из полутора тысяч после трёхчасового ближнего рукопашного боя при Бувине (1214 г.) ничуть не более правдоподобны, чем 100 тысяч убитых мусульман при Лас-Навас-де-Толоса.
В качестве эталона "бескровных битв" XII-XIII веков приводят такие, как при Таншбре (1106 г.), когда с французской стороны был якобы убит всего один рыцарь, при Бремюле (1119 г.), когда из 900 участвовавших в бою рыцарей погибли всего 3 при 140 пленных, или при Линкольне (1217 г.), когда у победителей погиб всего 1 рыцарь (из 400), у побежденных – 2 при 400 пленных (из 611). Характерно высказывание летописца Ордерика Виталиса по поводу битвы при Бремюле: "Я обнаружил, что там были убиты только трое, поскольку они были покрыты железом и взаимно щадили друг друга, как из страха божьего, так и по причине братства по оружию (notitia contubernii); они старались не убивать беглецов, а брать их в плен. Поистине, как христиане, эти рыцари не жаждали крови своих собратьев и радовались честной победе, предоставленной самим Богом...". Можно поверить, что в данных случаях потери были малы. Но являются ли такие сражения наиболее характерными для Средневековья? На самом деле это только одна их категория, значительная, но не преобладающая. В них участвовали рыцари одного и того же сословия, религии и национальности, которым, по большому счету, было не так уж важно, кто станет их верховным сюзереном – один претендент или другой, Капетинг или Плантагенет.
Впрочем, и в сражениях такого типа столь низкие потери возможны лишь в том случае, если противники сознательно щадили друг друга, избегая смертельных ударов и добивания, а в затруднительном положении (будучи ранены или выбиты из седла) легко сдавались в плен, вместо борьбы до конца. Рыцарский метод индивидуального ближнего рукопашного боя вполне допускает "дозировку поражающего действия". Однако этот же метод может быть и исключительно кровавым – если противники намерены действовать не только в полную силу, но и беспощадно друг к другу. Оторваться от агрессивного противника и спастись в ситуации ближнего боя крайне трудно.
Подтверждением последнего являются взаимоистребительные крестоносно-мусульманские сражения на Ближнем Востоке и в Испании – они происходили в то же самое время и с участием тех же рыцарей, что бились при Бремюле и Линкольне, но тут хронисты ведут счет потерь на тысячи, десятки и даже сотни тысяч (например, 4 тыс. крестоносцев и явно преувеличенные 30 тыс. турок при Дорилее в 1097 г., 700 крестоносцев и 7 тыс. сарацин при Арзуфе в 1191 г. и т.д.). Нередко они завершались поголовным истреблением побежденной армии, без различия сословного ранга.
Наконец, многие европейские сражения XII-XIII веков носят как бы промежуточный характер между "рыцарственными" и "смертельными", примыкая то к первому, то ко второму типу. Очевидно, это сражения, к которым примешивалось сильное национальное чувство и в которых активно участвовали пешие ополчения из простолюдинов (обычно горожан). Таких сражений немного, но обычно это наиболее крупные сражения.
К "рыцарственному" типу примыкает битва 1214 г. при Бувине, о которой было упомянуто выше. Известна она по трем источникам – подробной рифмованной хронике Гийома ле Бретона "Филиппида", сходной с ней стихотворной хронике Филиппа Муске, а также анонимной хронике из Бетюна. Примечательно, что все три источника – французские, и их предпочтения видны невооруженным глазом. Особенно это касается наиболее детальных хроник ле Бретона и Муске – похоже, что авторы соревновались в написании хвалебных од своему королю Филиппу-Августу (первый из них и вовсе был личным капелланом Филиппа).
Именно из поэм ле Бретона и Муске мы узнаем, что при Бувине погибло 3 французских и 70 германских рыцарей (при минимум 131 пленном) на 1200-1500 участников с каждой стороны. Дельбрюк и его последователи принимают эти цифры потерь за аксиому. Более поздний Вербрюгген предполагает, что у союзников погибло около 170 рыцарей (поскольку мемориальная надпись в церкви св. Николая в Аррасе говорит о 300 убитых или плененных вражеских рыцарях, 300-131=169). Однако французские потери из 3 убитых рыцарей все они оставляют без обсуждения, хотя тексты тех же самых хроник никак не сочетаются со столь смехотворно низкой цифрой:
1) Двухчасовой рукопашный бой французских и фламандских рыцарей на южном фланге – все ли из этих традиционных соперников были склонны щадить друг друга? Кстати, после Бувина Фландрия покорилась французскому королю, и у его придворных хронистов были все политические основания не задевать новых подданных и подчеркивать "рыцарский" характер произошедшего испытания.
2) Прежде чем герцог Фландрии Фердинанд попал в плен, после жестокого боя были убиты все 100 его сержантов-телохранителей. Неужели эти наверняка неплохие воины позволили перебить себя как овец, не нанеся никаких потерь французам?
3) Сам французский король еле избежал гибели (примечательно, что сбившие его с коня немецкие или фламандские пехотинцы пытались его именно убить, а не взять в плен). Неужели его окружение никак не пострадало при этом?
4) Хроники говорят и о доблестном поведении германского императора Оттона, долго бившегося секирой, и его саксонского окружения. Когда под Оттоном убили коня, он едва избежал плена и был с трудом отбит телохранителями. Сражение уже проигрывалось союзниками и у немцев не было никаких оснований надеяться сохранить пленных, т.е. они должны были бить насмерть, чтобы спастись самим. И в результате всех этих подвигов 1-2 убитых француза?
5) На северном фланге 700 копейщиков-брабансонов, построившись в круг, долго отбивали атаки французских рыцарей. Из этого круга делал вылазки граф Булонский Рено Даммартин со своими вассалами. Граф был опытным воином и ему, как предателю, было нечего терять. Неужели он и его люди смогли убить 1-2 французских рыцарей, в лучшем случае?
6) Наконец, почти вся нагрузка у французов в этом долгом и важном сражении легла на рыцарей, поскольку французская пешая коммунальная милиция почти сразу разбежалась. Эти полторы тысячи французских рыцарей справились и с немецко-фламандскими рыцарями, и с многократно более многочисленной, агрессивной, хотя и плохо организованной немецко-голландской пехотой. Ценой всего лишь 3 погибших?
В общем, утверждениям ле Бретона и Муске можно было бы поверить только в том случае, если бы они подтверждались такими же данными с немецкой и фламандской стороны. Но немецких и фламандских описаний этого крупнейшего сражения того времени не сохранилось – видимо, поэтов-хронистов этих стран оно не воодушевляло. Пока же приходится признать, что хроники ле Бретона и Муске представляют собой тенденциозно-пропагандистский панегирик и цифры потерь в них не заслуживают доверия.
Другой пример такого рода – сражение при Мюре 12 сентября 1213 г., единственное крупное сражение Альбигойских войн. В нем 900 северофранцузских всадников с неизвестным количеством пеших сержантов под командованием Симона де Монфора разбили по частям 2000 арагонских и южнофранцузских ("окситанских") всадников и 40 тыс. пехотинцев (тулузское ополчение и рутьеры). Арагонский король Педро II (активный участник Реконкисты и сражения при Лас-Навас-де-Толоса в 1212 г.), находясь в авангарде, столкнулся с французским авангардом и был убит, после жестокого боя была перебита и вся его maynade, т.е. несколько десятков рыцарей и сержантов ближайшего окружения. Затем французы ударом во фланг опрокинули деморализованных смертью короля арагонских рыцарей, те увлекли в своем бегстве окситанских рыцарей, затем французы расчленили и загнали в Гаронну тулузское пешее ополчение, причем было зарублено или утоплено якобы 15 или 20 тысяч человек (слишком выдающееся достижение для 900 конных воинов).
При этом, если верить "Истории Альбигойского крестового похода" монаха Пьера де Во-де-Серни (он же Петр Сернейский, ярый панегирист Симона де Монфора), у французов были убиты всего 1 рыцарь и несколько сержантов.
Еще можно поверить, что французская конница перерезала тулузское пешее ополчение как стадо баранов. Цифра в 15-20 тысяч погибших явно преувеличена, но с другой стороны, гибель значительной части мужского населения Тулузы в сражении при Мюре является объективным и впоследствии многократно проявлявшимся фактом. Однако в то, что король Педро II и его придворные рыцари позволили так задешево перебить себя, поверить невозможно.
В заключение – немного о еще одном хорошо изученном сражении той же эпохи, при Воррингене (1288 г.). Если верить рифмованной хронике Яна ван Хеелу, победители-брабантцы потеряли в нем всего 40 человек, а проигравшая немецко-голландская коалиция – 1100. Опять же, эти цифры никак не сообразуются с описанным в той же хронике ходом сражения, долгого и упорного, и даже "минималист" Вербрюгген считает цифру брабантских потерь несообразно заниженной. Причина очевидна – ван Хеелу был таким же панегиристом брабантского герцога, как Петр Сернейский – Монфора, а ле Бретон и Муске – Филиппа-Августа. Видимо, для них было хорошим тоном до неправдоподобия занижать потери своих победоносных покровителей.
Для всех вышеприведенных сражений характерны одни и те же особенности: подробные их описания сохранились только со стороны победителей, и всякий раз присутствует огромный разрыв в боевых потерях между победителями и побежденными, никак не сочетающийся с подробным описанием долгой и упорной борьбы. Это тем более странно, что все эти сражения были не менее значимы для побежденных, имевших свою непрерывную летописную традицию. Очевидно, проигравшая сторона, не испытывая никакого поэтического восторга, предпочитала ограничиваться считанными строчками в общих хрониках. Добавим также, что сдержанность летописцев сразу исчезает, когда речь заходит о солдатах-простолюдинах – тут многотысячные цифры являются обычным делом.
Это то, что касается сражений XII-XIII веков. Их печальной особенностью является невозможность, в подавляющем большинстве случаев, проверить цифры описывающих их хроник, сколь бы невероятными они не были.
Картина резко меняется на рубеже XIII-XIV веков, после битв при Фолкерке 1298 г. и Куртре 1302 г. "Малокровные" сражения практически исчезают, какую серию сражений позднего средневековья ни возьми – одни кровавые побоища с гибелью от 20 до 50% активных участников у проигравшей стороны. В самом деле:
А) Столетняя война – "жалкие" 15% убитых у французов в битве при Креси (1346 г.) объясняются только пассивно-оборонительной тактикой англичан и наступившей ночью, позволившей спастись большинству раненых; зато в битвах при Пуатье (1356 г.) и Азенкуре (1415 г.), происходивших днем и закончившихся успешной контратакой англичан, было убито до 40% французских рыцарей; с другой стороны, в конце войны получившие тактическое преимущество французы убили до половины английских воинов в сражениях при Пате (1429 г.), Форминьи (1450 г.) и Кастильоне (1453 г.);
Б) на Иберийском полуострове – в наиболее крупных сражениях при Нахере (1367 г.) и Алжубарроте (1385 г.) английские лучники устроили точно такой же завал из трупов кастильских и французских рыцарей, как при Пуатье и Азенкуре;
В) англо-шотландские войны – больше 5 тысяч убитых шотландцев (вероятно, около 40%) в битве при Фолкерке (1298 г.), убито 55% шотландской кавалерии при Халидон-Хилле (1333 г.), погибло более половины (возможно, 2/3, включая пленных) шотландцев, участвовавших в битве при Невиллс-Кроссе (1346 г.); с другой стороны, минимум 25% английской армии (против примерно 10% у шотландцев) убито в битве при Баннокберне (1314 г.), более 2 тысяч убитых англичан (20-25%) в битве при Оттерберне (1388 г.);
Г) франко-фламандские войны – 40% французских рыцарей и конных сержантов убиты в битве при Куртре (1302 г.), 6 тыс. убитых фламандцев (т.е. 40%, по французским, возможно, завышенным данным) и 1500 убитых французов в битве при Мон-ан-Певеле (1304 г.), более половины фламандской армии истреблено в сражениях при Касселе (1328 г.) и Розебеке (1382 г.);
Д) войны с участием швейцарцев – более половины австрийских рыцарей убито в битвах при Моргартене (1315 г.) и Земпахе (1386 г.), в битве при Сен-Жакоб-ан-Бирс до последнего человека уничтожен бернско-базельский отряд в 1500 чел., погибло и неизвестное число пытавшихся спасти его базельцев, у французских наёмников якобы убито 4 тыс. человек, в битве при Муртене (1476 г.) убито более половины бургундской армии, 12 тыс. чел.;
Е) войны на Севере – при Висбю (1361 г.) убито более 1500 чел., датчане полностью уничтожили защищавший город шведский отряд, при Хеммингштедте (1500 г.) крестьяне Дитмаршена, потеряв 300 убитых, уничтожили 3600 солдат датского короля Иоганна I (30% всей армии);
Ж) сражения Гуситских войн 1419-1434 гг. и войн Тевтонского ордена с поляками и литовцами, включая Грюнвальд (1410 г.) – также известны беспощадным истреблением проигравшей стороны.
Неким островком "рыцарственной" войны (хотя уже в извращенной форме) прежде представлялись только войны кондотьеров в Италии. Мнение о привычке предводителей кондотьеров сговариваться между собой и устраивать почти бескровные имитации сражений, тем самым обманывая нанимателей, основывается преимущественно на произведениях итальянского политика и писателя Никколо Макиавелли (1469-1527 гг.). Его "История Флоренции" (1520 г.), написанная под явным влиянием античных образцов и своей конкретностью выгодно отличающаяся от средневековых хроник, до недавних пор безоговорочно принималась на веру как важнейший источник по позднесредневековой истории Италии. Например, о битве между флорентийско-папскими и миланскими войсками при Ангиари (1440 г.) он пишет: "Никогда еще никакая другая война на чужой территории не бывала для нападающих менее опасной: при столь полном разгроме, при том, что сражение продолжалось четыре часа, погиб всего один человек, и даже не от раны или какого-либо мастерского удара, а от того, что свалился с коня и испустил дух под ногами сражающихся". А вот о сражении между флорентийцами и венецианцами при Молинелла (1467 г.): "Однако ни один человек в этой битве не пал – ранены были лишь несколько лошадей и, кроме того, и с той, и с другой стороны взято было несколько пленных". Однако, когда в последние десятилетия были тщательно изучены архивы итальянских городов, оказалось, что в действительности в первом сражении погибло 900 человек, во втором – 600. Может быть, это не столь много для армий тысяч по 5 человек, но контраст с утверждениями Макиавелли разителен.
Таким образом, стало очевидным, что "История Флоренции" вопреки внешнему впечатлению – не точный отчет о событиях того времени, а скорее тенденциозный политический памфлет, в котором автор, отстаивая определенные идеи (необходимость замены наёмников-кондотьеров на регулярные национальные армии), весьма вольно обращается с фактами.
Случай с "Историей Флоренции" показателен в том плане, что даже самые убедительные и правдоподобные, на первый взгляд, средневековые описания могут быть очень далеки от подлинного положения дел. "Историю Флоренции" современным исследователям удалось "вывести на чистую воду", для хроник XII века это, увы, невозможно.
Тем не менее, определенные закономерности могут быть обнаружены. О двух типах войн уже было сказано в начале статьи. Еще более существенно, что степень "кровавости" средневековых войн неотделима от общего социального и культурного развития средневекового общества. Для раннего периода (по XI век) характерны "феодальная анархия", неустойчивость социальных институтов и морали. Нравы в это время были варварские, сражения хоть и невелики по масштабам, но кровавы. Затем наступил "золотой век" рыцарства, когда его иерархия и мораль уже сформировались и еще не были слишком испорчены товарно-денежными отношениями. В это время главенствующая военно-политическая роль рыцарей никем не ставилась под сомнение, что позволяло им разыгрывать власть и имущество по своим собственным, щадящим правилам. К этому не столь уж долгому периоду (XII-XIII века) относится большинство западноевропейских "сражений-турниров". Однако на периферии католического мира и в это время действовали прежние правила – с иноверцами и еретиками шла борьба не на жизнь, а на смерть.
Впрочем, и "золотой век", если присмотреться, был внутренне неоднороден. Наиболее "феодальным" было XII столетие, время наивысшей религиозности и власти папства в Европе. Эта ведущая роль церкви оказывала глубокое влияние и на воинскую мораль, постепенно модифицируя изначальный германо-языческий менталитет рыцарства. Именно в XII веке наиболее малокровны внутриевропейские (то есть межрыцарские) войны и наиболее кровава внешняя "крестоносная" агрессия. В XIII веке церковь начинает оттесняться на второй план королевской властью, а религиозность – "государственными интересами", "братство во Христе" начинает вновь уступать дорогу национализму. Мало-помалу внутриевропейские войны ожесточаются, чему способствует широкое использование королями простолюдинов-горожан. Настоящий перелом наступает около 1300 г., когда "рыцарственная война" и внутри Европы окончательно сдает позиции "войне смертельной". Кровавость сражений XIV-XV веков можно объяснить несколькими факторами:
1) Формы боевых действий все усложняются, на смену одному основному виду войск и способу боевых действий (лобовому столкновению рыцарской конницы в открытом поле) приходят несколько родов войск и множество тактических приемов с резко различающимися наборами достоинств и недостатков. Использование их в разных, еще не вполне изученных условиях может привести как к полной победе, так и к катастрофическому поражению. Наглядный пример – английские лучники: в одних сражениях они почти без потерь истребляли французскую тяжелую конницу, в других та же конница почти без потерь истребляла их.
2) Это же усложнение форм боевых действий приводит к регулярному участию в сражениях наемных формирований пехотинцев-простолюдинов, своей неуправляемостью резко отличных от прежних кнехтов – рыцарских слуг. Вместе с ними на поля регулярных сражений возвращается и межсословная ненависть.
3) Новые технические средства и тактические приемы, такие, как массированная стрельба лучников по площадям, оказываются принципиально несовместимы с "сознательно-щадящим" способом ведения боевых действий.
4) Завоевательный "государственный интерес" и специфика все более регулярных и дисциплинированных армий оказываются несовместимы с интернациональным рыцарским "братством по оружию". Наглядный пример – приказ Эдуарда III во время битвы при Креси 1346 г. не брать пленных до конца сражения.
5) Разлагается и мораль самого рыцарства, больше не имеющего единоличного контроля над ходом сражений. "Христианское великодушие" и "рыцарская солидарность" все более уступают рациональному интересу – если в данных конкретных условиях нет возможности получить лично для себя выкуп от плененного "благородного" противника, оказывается естественным его убить.
Впрочем, и "малокровные" сражения XII века были небезобидны для проигравших – в разорительном выкупе нет ничего хорошего. Напомним, что при Бремюле (1119 г.) треть рыцарей побежденной стороны оказалась в плену, а при Линкольне (1217 г.) – даже две трети.
Иными словами, на протяжении всех Средних Веков генеральное сражение в открытом поле было исключительно рискованным, грозящим непоправимыми потерями делом.
Отсюда отличительная особенность средневекового военного дела в рассматриваемый период (с 1100 по 1500 г.) – упор на оборону/осаду крепостей и "малую войну" (засады и набеги) при уклонении от больших сражений в открытом поле. Причем генеральные сражения чаще всего были связаны с деблокирующими действиями, то есть носили вынужденный характер. Характерный пример – Альбигойские войны (1209-1255 гг.): за 46 лет в десятках осад и тысячах мелких стычек погибли многие десятки тысяч воинов с каждой стороны, причем рыцари умерщвлялись в той же мере, как и сержанты-простолюдины, но крупное сражение было всего одно – при Мюре в 1213 г. Таким образом, средневековый рыцарь мог иметь огромный, регулярно пополняемый боевой опыт, и в то же время за всю жизнь участвовать всего в 1-2 больших сражениях.
Д. Уваров
URL записичитать дальшеПроблема оценки потерь – прежде всего проблема оценки источников, тем более, что до XIV века почти единственными источниками являются хроники. Только для позднего средневековья становятся доступны более объективные канцелярские отчеты и, изредка, археологические данные (например, сведения о датско-шведском сражении 1361 г. у Висбю были подтверждены обнаружением 1185 скелетов в ходе раскопок 3 из 5 рвов, в которых были захоронены убитые).
Хроники, в свою очередь, невозможно правильно интерпретировать, не понимая психологию того времени.
Европейское средневековье исповедовало две концепции войны. В эпоху "развитого феодализма" (XI-XIII века) они существовали де-факто, в позднем средневековье появились и военные трактаты, прямо и явным образом их излагавшие и исследовавшие (например, работа Филиппа де Мезьера, 1395 г.).
Первой была война "mortelle", "смертельная", война "огня и крови", в которой все "жестокости, убийства, бесчеловечности" были терпимы и даже систематически предписывались. В такой войне было должно использовать против противника все силы и приемы, в сражении надлежало не брать пленных, добивать раненых, догонять и избивать бегущих. Можно было пытать высокопоставленных пленных с целью получения сведений, убивать вражеских гонцов и глашатаев, нарушать соглашения, когда это было выгодно, и т.д. Подобное же поведение допускалось и по отношению к гражданскому населению. Иными словами, главной доблестью провозглашалось максимально возможное истребление "погани". Естественно, это в первую очередь войны против "неверных", язычников и еретиков, но также и войны против нарушителей "установленного Богом" социального порядка. На практике к этому типу приближались и войны против формально христиан, но резко отличных по национально-культурному или социальному признаку.
Второй концепцией была война "guerroyable", т.е. "рыцарственная", "guerre loyale" ("честная война"), ведущаяся между "добрыми воинами", которую подобало вести в соответствии с "droituriere justice d'armes" ("прямым правом оружия") и "discipline de chevalerie", ("рыцарской наукой"). В такой войне рыцари мерялись силой между собой, без помех со стороны "вспомогательного персонала", с соблюдением всех правил и условностей. Целью сражения было не физическое уничтожение противника, а выяснение силы сторон. Пленить или обратить в бегство рыцаря противной стороны считалось более почетным и "благородным", чем убить его.
Добавим от себя, что пленение рыцаря было и экономически намного выгоднее его убийства – можно было получить большой выкуп.
По существу "рыцарственная война" являлась прямым потомком древнегерманской концепции войны как "божьего суда", но гуманизированной и ритуализированной под влиянием христианской церкви и общего роста цивилизованности.
Тут уместным будет некоторое отступление. Как известно, германцы рассматривали сражение как своего рода судебный процесс (judicium belli), выявлявший "правду" и "право" каждой из сторон. Характерна речь, вложенная Григорием Турским в уста некоего франка Гондовальда: "Бог рассудит тогда, когда мы сойдемся на поле битвы, сын я или не сын Хлотаря". С сегодняшней точки зрения подобный способ "установления отцовства" кажется анекдотическим, но для германцев он был вполне рационален. Ведь фактически Гондовальд претендовал не на установление "биологического факта" отцовства (что в то время было просто невозможно), а на материальные и юридические права, вытекающие из этого факта. И сражение должно было установить, обладает ли он необходимыми силами и способностями, чтобы удержать и реализовать эти права.
На более частном уровне этот же подход проявлялся в обычае "судебного поединка", причем здоровый мужчина обязан был защищать себя сам, а женщина или старик могли выставить заместителя. Примечательно, что замена поединка вергельдом воспринималась раннесредневековым общественным мнением не как признак "гуманизации" общества, а как признак "порчи нравов", достойный всяческого осуждения. Действительно, в ходе судебного поединка верх одерживал более сильный и умелый воин, следовательно, более ценный член племени, уже в силу этого в большей степени заслуживающий, с точки зрения общественной пользы, обладать оспариваемым имуществом или правами. "Денежное" же решение спора могло предоставить преимущество менее ценному и нужному племени человеку, пусть и обладающему большим богатством в силу каких-то случайностей или низменности своего характера (склонности к скопидомству, хитрости, торгашества и т.д.), то есть стимулировало не "доблесть", а "порок". Неудивительно, что при таких взглядах судебный поединок в разных формах (включая боевое единоборство) смог сохраниться у германских народов вплоть до конца Средних веков и даже пережить их, превратившись в дуэль.
Наконец, германское происхождение концепции "рыцарской" войны видно и на лингвистическом уровне. В Средние века латинское обозначение войны, bellum, и германское, werra (превратившееся во французское guerre) были не синонимами, а обозначениями двух разных типов войн. Bellum применялось к официальной, "тотальной" межгосударственной войне, объявлявшейся королем. Werra изначально обозначала войну как реализацию "файды", семейной кровной мести, и "божий суд" по обычному праву.
Вернёмся теперь к хроникам, главному источнику сведений о потерях в средневековых битвах. Едва ли нужно доказывать, что в подавляющем большинстве случаев хроника не является объективным "канцелярским" документом, это скорее полухудожественное "панегирико-дидактическое" произведение. Но ведь прославлять и поучать можно исходя из разных, даже противоположных предпосылок: в одном случае этим целям служит подчеркивание беспощадности к "врагам веры и порядка", в другом – "рыцарственности" в отношениях с "благородными" противниками.
В первом случае важно подчеркнуть, что "герой" избивал "неверных" и "злодеев" как только мог, и добился в этом значительных успехов; отсюда появляются десятки тысяч убитых сарацин или простолюдинов в хрониках, посвященных "смертельным" войнам. Рекордсменом по этой части считается описание битвы на реке Саладо в 1341 г. (последняя крупная попытка вторжения африканских мавров в Испанию): 20 убитых рыцарей у христиан и 400000 убитых у мусульман.
Современные исследователи подчеркивают, что хотя и нельзя понимать буквально преувеличенные цифры "20000", "100000", "400000" "крестоносных" хроник (убитых "язычников" вообще редко пересчитывали), они имеют определенную смысловую нагрузку, поскольку передают масштаб и значимость сражения в понимании летописца и, главное, служат психологически точным свидетельством, что речь идет именно о "смертельном" сражении.
Напротив, применительно к "рыцарственной" войне, то есть ритуализованному "божьему суду" внутри рыцарского сословия, большое число убитых "собратьев" победителя никак не может выставить его в выгодном свете, засвидетельствовать его великодушие и "правильность". По понятиям того времени более "рыцарственным" выглядел тот военачальник, который обратил в бегство или захватил в плен противников-дворян, а не устроил их истребление. Тем более что с учетом тактики того времени большие потери противника подразумевают, что выбитые из седла или раненые рыцари вместо пленения добивались идущими сзади кнехтами-простолюдинами – позорное поведение по понятиям того времени. То есть тут хороший летописец должен был стремиться скорее к занижению потерь среди рыцарей, в том числе и вражеских.
К сожалению, историки-"минималисты", справедливо критикуя явно завышенные цифры, не принимали в расчет другую сторону медали – что в иной психологической ситуации "поэты"-летописцы могли быть столь же склонны к преуменьшению потерь (раз уж "объективность" в современном понимании им все равно была чужда). Ведь, если подумать, 3 убитых французских рыцаря из полутора тысяч после трёхчасового ближнего рукопашного боя при Бувине (1214 г.) ничуть не более правдоподобны, чем 100 тысяч убитых мусульман при Лас-Навас-де-Толоса.
В качестве эталона "бескровных битв" XII-XIII веков приводят такие, как при Таншбре (1106 г.), когда с французской стороны был якобы убит всего один рыцарь, при Бремюле (1119 г.), когда из 900 участвовавших в бою рыцарей погибли всего 3 при 140 пленных, или при Линкольне (1217 г.), когда у победителей погиб всего 1 рыцарь (из 400), у побежденных – 2 при 400 пленных (из 611). Характерно высказывание летописца Ордерика Виталиса по поводу битвы при Бремюле: "Я обнаружил, что там были убиты только трое, поскольку они были покрыты железом и взаимно щадили друг друга, как из страха божьего, так и по причине братства по оружию (notitia contubernii); они старались не убивать беглецов, а брать их в плен. Поистине, как христиане, эти рыцари не жаждали крови своих собратьев и радовались честной победе, предоставленной самим Богом...". Можно поверить, что в данных случаях потери были малы. Но являются ли такие сражения наиболее характерными для Средневековья? На самом деле это только одна их категория, значительная, но не преобладающая. В них участвовали рыцари одного и того же сословия, религии и национальности, которым, по большому счету, было не так уж важно, кто станет их верховным сюзереном – один претендент или другой, Капетинг или Плантагенет.
Впрочем, и в сражениях такого типа столь низкие потери возможны лишь в том случае, если противники сознательно щадили друг друга, избегая смертельных ударов и добивания, а в затруднительном положении (будучи ранены или выбиты из седла) легко сдавались в плен, вместо борьбы до конца. Рыцарский метод индивидуального ближнего рукопашного боя вполне допускает "дозировку поражающего действия". Однако этот же метод может быть и исключительно кровавым – если противники намерены действовать не только в полную силу, но и беспощадно друг к другу. Оторваться от агрессивного противника и спастись в ситуации ближнего боя крайне трудно.
Подтверждением последнего являются взаимоистребительные крестоносно-мусульманские сражения на Ближнем Востоке и в Испании – они происходили в то же самое время и с участием тех же рыцарей, что бились при Бремюле и Линкольне, но тут хронисты ведут счет потерь на тысячи, десятки и даже сотни тысяч (например, 4 тыс. крестоносцев и явно преувеличенные 30 тыс. турок при Дорилее в 1097 г., 700 крестоносцев и 7 тыс. сарацин при Арзуфе в 1191 г. и т.д.). Нередко они завершались поголовным истреблением побежденной армии, без различия сословного ранга.
Наконец, многие европейские сражения XII-XIII веков носят как бы промежуточный характер между "рыцарственными" и "смертельными", примыкая то к первому, то ко второму типу. Очевидно, это сражения, к которым примешивалось сильное национальное чувство и в которых активно участвовали пешие ополчения из простолюдинов (обычно горожан). Таких сражений немного, но обычно это наиболее крупные сражения.
К "рыцарственному" типу примыкает битва 1214 г. при Бувине, о которой было упомянуто выше. Известна она по трем источникам – подробной рифмованной хронике Гийома ле Бретона "Филиппида", сходной с ней стихотворной хронике Филиппа Муске, а также анонимной хронике из Бетюна. Примечательно, что все три источника – французские, и их предпочтения видны невооруженным глазом. Особенно это касается наиболее детальных хроник ле Бретона и Муске – похоже, что авторы соревновались в написании хвалебных од своему королю Филиппу-Августу (первый из них и вовсе был личным капелланом Филиппа).
Именно из поэм ле Бретона и Муске мы узнаем, что при Бувине погибло 3 французских и 70 германских рыцарей (при минимум 131 пленном) на 1200-1500 участников с каждой стороны. Дельбрюк и его последователи принимают эти цифры потерь за аксиому. Более поздний Вербрюгген предполагает, что у союзников погибло около 170 рыцарей (поскольку мемориальная надпись в церкви св. Николая в Аррасе говорит о 300 убитых или плененных вражеских рыцарях, 300-131=169). Однако французские потери из 3 убитых рыцарей все они оставляют без обсуждения, хотя тексты тех же самых хроник никак не сочетаются со столь смехотворно низкой цифрой:
1) Двухчасовой рукопашный бой французских и фламандских рыцарей на южном фланге – все ли из этих традиционных соперников были склонны щадить друг друга? Кстати, после Бувина Фландрия покорилась французскому королю, и у его придворных хронистов были все политические основания не задевать новых подданных и подчеркивать "рыцарский" характер произошедшего испытания.
2) Прежде чем герцог Фландрии Фердинанд попал в плен, после жестокого боя были убиты все 100 его сержантов-телохранителей. Неужели эти наверняка неплохие воины позволили перебить себя как овец, не нанеся никаких потерь французам?
3) Сам французский король еле избежал гибели (примечательно, что сбившие его с коня немецкие или фламандские пехотинцы пытались его именно убить, а не взять в плен). Неужели его окружение никак не пострадало при этом?
4) Хроники говорят и о доблестном поведении германского императора Оттона, долго бившегося секирой, и его саксонского окружения. Когда под Оттоном убили коня, он едва избежал плена и был с трудом отбит телохранителями. Сражение уже проигрывалось союзниками и у немцев не было никаких оснований надеяться сохранить пленных, т.е. они должны были бить насмерть, чтобы спастись самим. И в результате всех этих подвигов 1-2 убитых француза?
5) На северном фланге 700 копейщиков-брабансонов, построившись в круг, долго отбивали атаки французских рыцарей. Из этого круга делал вылазки граф Булонский Рено Даммартин со своими вассалами. Граф был опытным воином и ему, как предателю, было нечего терять. Неужели он и его люди смогли убить 1-2 французских рыцарей, в лучшем случае?
6) Наконец, почти вся нагрузка у французов в этом долгом и важном сражении легла на рыцарей, поскольку французская пешая коммунальная милиция почти сразу разбежалась. Эти полторы тысячи французских рыцарей справились и с немецко-фламандскими рыцарями, и с многократно более многочисленной, агрессивной, хотя и плохо организованной немецко-голландской пехотой. Ценой всего лишь 3 погибших?
В общем, утверждениям ле Бретона и Муске можно было бы поверить только в том случае, если бы они подтверждались такими же данными с немецкой и фламандской стороны. Но немецких и фламандских описаний этого крупнейшего сражения того времени не сохранилось – видимо, поэтов-хронистов этих стран оно не воодушевляло. Пока же приходится признать, что хроники ле Бретона и Муске представляют собой тенденциозно-пропагандистский панегирик и цифры потерь в них не заслуживают доверия.
Другой пример такого рода – сражение при Мюре 12 сентября 1213 г., единственное крупное сражение Альбигойских войн. В нем 900 северофранцузских всадников с неизвестным количеством пеших сержантов под командованием Симона де Монфора разбили по частям 2000 арагонских и южнофранцузских ("окситанских") всадников и 40 тыс. пехотинцев (тулузское ополчение и рутьеры). Арагонский король Педро II (активный участник Реконкисты и сражения при Лас-Навас-де-Толоса в 1212 г.), находясь в авангарде, столкнулся с французским авангардом и был убит, после жестокого боя была перебита и вся его maynade, т.е. несколько десятков рыцарей и сержантов ближайшего окружения. Затем французы ударом во фланг опрокинули деморализованных смертью короля арагонских рыцарей, те увлекли в своем бегстве окситанских рыцарей, затем французы расчленили и загнали в Гаронну тулузское пешее ополчение, причем было зарублено или утоплено якобы 15 или 20 тысяч человек (слишком выдающееся достижение для 900 конных воинов).
При этом, если верить "Истории Альбигойского крестового похода" монаха Пьера де Во-де-Серни (он же Петр Сернейский, ярый панегирист Симона де Монфора), у французов были убиты всего 1 рыцарь и несколько сержантов.
Еще можно поверить, что французская конница перерезала тулузское пешее ополчение как стадо баранов. Цифра в 15-20 тысяч погибших явно преувеличена, но с другой стороны, гибель значительной части мужского населения Тулузы в сражении при Мюре является объективным и впоследствии многократно проявлявшимся фактом. Однако в то, что король Педро II и его придворные рыцари позволили так задешево перебить себя, поверить невозможно.
В заключение – немного о еще одном хорошо изученном сражении той же эпохи, при Воррингене (1288 г.). Если верить рифмованной хронике Яна ван Хеелу, победители-брабантцы потеряли в нем всего 40 человек, а проигравшая немецко-голландская коалиция – 1100. Опять же, эти цифры никак не сообразуются с описанным в той же хронике ходом сражения, долгого и упорного, и даже "минималист" Вербрюгген считает цифру брабантских потерь несообразно заниженной. Причина очевидна – ван Хеелу был таким же панегиристом брабантского герцога, как Петр Сернейский – Монфора, а ле Бретон и Муске – Филиппа-Августа. Видимо, для них было хорошим тоном до неправдоподобия занижать потери своих победоносных покровителей.
Для всех вышеприведенных сражений характерны одни и те же особенности: подробные их описания сохранились только со стороны победителей, и всякий раз присутствует огромный разрыв в боевых потерях между победителями и побежденными, никак не сочетающийся с подробным описанием долгой и упорной борьбы. Это тем более странно, что все эти сражения были не менее значимы для побежденных, имевших свою непрерывную летописную традицию. Очевидно, проигравшая сторона, не испытывая никакого поэтического восторга, предпочитала ограничиваться считанными строчками в общих хрониках. Добавим также, что сдержанность летописцев сразу исчезает, когда речь заходит о солдатах-простолюдинах – тут многотысячные цифры являются обычным делом.
Это то, что касается сражений XII-XIII веков. Их печальной особенностью является невозможность, в подавляющем большинстве случаев, проверить цифры описывающих их хроник, сколь бы невероятными они не были.
Картина резко меняется на рубеже XIII-XIV веков, после битв при Фолкерке 1298 г. и Куртре 1302 г. "Малокровные" сражения практически исчезают, какую серию сражений позднего средневековья ни возьми – одни кровавые побоища с гибелью от 20 до 50% активных участников у проигравшей стороны. В самом деле:
А) Столетняя война – "жалкие" 15% убитых у французов в битве при Креси (1346 г.) объясняются только пассивно-оборонительной тактикой англичан и наступившей ночью, позволившей спастись большинству раненых; зато в битвах при Пуатье (1356 г.) и Азенкуре (1415 г.), происходивших днем и закончившихся успешной контратакой англичан, было убито до 40% французских рыцарей; с другой стороны, в конце войны получившие тактическое преимущество французы убили до половины английских воинов в сражениях при Пате (1429 г.), Форминьи (1450 г.) и Кастильоне (1453 г.);
Б) на Иберийском полуострове – в наиболее крупных сражениях при Нахере (1367 г.) и Алжубарроте (1385 г.) английские лучники устроили точно такой же завал из трупов кастильских и французских рыцарей, как при Пуатье и Азенкуре;
В) англо-шотландские войны – больше 5 тысяч убитых шотландцев (вероятно, около 40%) в битве при Фолкерке (1298 г.), убито 55% шотландской кавалерии при Халидон-Хилле (1333 г.), погибло более половины (возможно, 2/3, включая пленных) шотландцев, участвовавших в битве при Невиллс-Кроссе (1346 г.); с другой стороны, минимум 25% английской армии (против примерно 10% у шотландцев) убито в битве при Баннокберне (1314 г.), более 2 тысяч убитых англичан (20-25%) в битве при Оттерберне (1388 г.);
Г) франко-фламандские войны – 40% французских рыцарей и конных сержантов убиты в битве при Куртре (1302 г.), 6 тыс. убитых фламандцев (т.е. 40%, по французским, возможно, завышенным данным) и 1500 убитых французов в битве при Мон-ан-Певеле (1304 г.), более половины фламандской армии истреблено в сражениях при Касселе (1328 г.) и Розебеке (1382 г.);
Д) войны с участием швейцарцев – более половины австрийских рыцарей убито в битвах при Моргартене (1315 г.) и Земпахе (1386 г.), в битве при Сен-Жакоб-ан-Бирс до последнего человека уничтожен бернско-базельский отряд в 1500 чел., погибло и неизвестное число пытавшихся спасти его базельцев, у французских наёмников якобы убито 4 тыс. человек, в битве при Муртене (1476 г.) убито более половины бургундской армии, 12 тыс. чел.;
Е) войны на Севере – при Висбю (1361 г.) убито более 1500 чел., датчане полностью уничтожили защищавший город шведский отряд, при Хеммингштедте (1500 г.) крестьяне Дитмаршена, потеряв 300 убитых, уничтожили 3600 солдат датского короля Иоганна I (30% всей армии);
Ж) сражения Гуситских войн 1419-1434 гг. и войн Тевтонского ордена с поляками и литовцами, включая Грюнвальд (1410 г.) – также известны беспощадным истреблением проигравшей стороны.
Неким островком "рыцарственной" войны (хотя уже в извращенной форме) прежде представлялись только войны кондотьеров в Италии. Мнение о привычке предводителей кондотьеров сговариваться между собой и устраивать почти бескровные имитации сражений, тем самым обманывая нанимателей, основывается преимущественно на произведениях итальянского политика и писателя Никколо Макиавелли (1469-1527 гг.). Его "История Флоренции" (1520 г.), написанная под явным влиянием античных образцов и своей конкретностью выгодно отличающаяся от средневековых хроник, до недавних пор безоговорочно принималась на веру как важнейший источник по позднесредневековой истории Италии. Например, о битве между флорентийско-папскими и миланскими войсками при Ангиари (1440 г.) он пишет: "Никогда еще никакая другая война на чужой территории не бывала для нападающих менее опасной: при столь полном разгроме, при том, что сражение продолжалось четыре часа, погиб всего один человек, и даже не от раны или какого-либо мастерского удара, а от того, что свалился с коня и испустил дух под ногами сражающихся". А вот о сражении между флорентийцами и венецианцами при Молинелла (1467 г.): "Однако ни один человек в этой битве не пал – ранены были лишь несколько лошадей и, кроме того, и с той, и с другой стороны взято было несколько пленных". Однако, когда в последние десятилетия были тщательно изучены архивы итальянских городов, оказалось, что в действительности в первом сражении погибло 900 человек, во втором – 600. Может быть, это не столь много для армий тысяч по 5 человек, но контраст с утверждениями Макиавелли разителен.
Таким образом, стало очевидным, что "История Флоренции" вопреки внешнему впечатлению – не точный отчет о событиях того времени, а скорее тенденциозный политический памфлет, в котором автор, отстаивая определенные идеи (необходимость замены наёмников-кондотьеров на регулярные национальные армии), весьма вольно обращается с фактами.
Случай с "Историей Флоренции" показателен в том плане, что даже самые убедительные и правдоподобные, на первый взгляд, средневековые описания могут быть очень далеки от подлинного положения дел. "Историю Флоренции" современным исследователям удалось "вывести на чистую воду", для хроник XII века это, увы, невозможно.
Тем не менее, определенные закономерности могут быть обнаружены. О двух типах войн уже было сказано в начале статьи. Еще более существенно, что степень "кровавости" средневековых войн неотделима от общего социального и культурного развития средневекового общества. Для раннего периода (по XI век) характерны "феодальная анархия", неустойчивость социальных институтов и морали. Нравы в это время были варварские, сражения хоть и невелики по масштабам, но кровавы. Затем наступил "золотой век" рыцарства, когда его иерархия и мораль уже сформировались и еще не были слишком испорчены товарно-денежными отношениями. В это время главенствующая военно-политическая роль рыцарей никем не ставилась под сомнение, что позволяло им разыгрывать власть и имущество по своим собственным, щадящим правилам. К этому не столь уж долгому периоду (XII-XIII века) относится большинство западноевропейских "сражений-турниров". Однако на периферии католического мира и в это время действовали прежние правила – с иноверцами и еретиками шла борьба не на жизнь, а на смерть.
Впрочем, и "золотой век", если присмотреться, был внутренне неоднороден. Наиболее "феодальным" было XII столетие, время наивысшей религиозности и власти папства в Европе. Эта ведущая роль церкви оказывала глубокое влияние и на воинскую мораль, постепенно модифицируя изначальный германо-языческий менталитет рыцарства. Именно в XII веке наиболее малокровны внутриевропейские (то есть межрыцарские) войны и наиболее кровава внешняя "крестоносная" агрессия. В XIII веке церковь начинает оттесняться на второй план королевской властью, а религиозность – "государственными интересами", "братство во Христе" начинает вновь уступать дорогу национализму. Мало-помалу внутриевропейские войны ожесточаются, чему способствует широкое использование королями простолюдинов-горожан. Настоящий перелом наступает около 1300 г., когда "рыцарственная война" и внутри Европы окончательно сдает позиции "войне смертельной". Кровавость сражений XIV-XV веков можно объяснить несколькими факторами:
1) Формы боевых действий все усложняются, на смену одному основному виду войск и способу боевых действий (лобовому столкновению рыцарской конницы в открытом поле) приходят несколько родов войск и множество тактических приемов с резко различающимися наборами достоинств и недостатков. Использование их в разных, еще не вполне изученных условиях может привести как к полной победе, так и к катастрофическому поражению. Наглядный пример – английские лучники: в одних сражениях они почти без потерь истребляли французскую тяжелую конницу, в других та же конница почти без потерь истребляла их.
2) Это же усложнение форм боевых действий приводит к регулярному участию в сражениях наемных формирований пехотинцев-простолюдинов, своей неуправляемостью резко отличных от прежних кнехтов – рыцарских слуг. Вместе с ними на поля регулярных сражений возвращается и межсословная ненависть.
3) Новые технические средства и тактические приемы, такие, как массированная стрельба лучников по площадям, оказываются принципиально несовместимы с "сознательно-щадящим" способом ведения боевых действий.
4) Завоевательный "государственный интерес" и специфика все более регулярных и дисциплинированных армий оказываются несовместимы с интернациональным рыцарским "братством по оружию". Наглядный пример – приказ Эдуарда III во время битвы при Креси 1346 г. не брать пленных до конца сражения.
5) Разлагается и мораль самого рыцарства, больше не имеющего единоличного контроля над ходом сражений. "Христианское великодушие" и "рыцарская солидарность" все более уступают рациональному интересу – если в данных конкретных условиях нет возможности получить лично для себя выкуп от плененного "благородного" противника, оказывается естественным его убить.
Впрочем, и "малокровные" сражения XII века были небезобидны для проигравших – в разорительном выкупе нет ничего хорошего. Напомним, что при Бремюле (1119 г.) треть рыцарей побежденной стороны оказалась в плену, а при Линкольне (1217 г.) – даже две трети.
Иными словами, на протяжении всех Средних Веков генеральное сражение в открытом поле было исключительно рискованным, грозящим непоправимыми потерями делом.
Отсюда отличительная особенность средневекового военного дела в рассматриваемый период (с 1100 по 1500 г.) – упор на оборону/осаду крепостей и "малую войну" (засады и набеги) при уклонении от больших сражений в открытом поле. Причем генеральные сражения чаще всего были связаны с деблокирующими действиями, то есть носили вынужденный характер. Характерный пример – Альбигойские войны (1209-1255 гг.): за 46 лет в десятках осад и тысячах мелких стычек погибли многие десятки тысяч воинов с каждой стороны, причем рыцари умерщвлялись в той же мере, как и сержанты-простолюдины, но крупное сражение было всего одно – при Мюре в 1213 г. Таким образом, средневековый рыцарь мог иметь огромный, регулярно пополняемый боевой опыт, и в то же время за всю жизнь участвовать всего в 1-2 больших сражениях.
Д. Уваров