+++
Пример раз.Рассказывая о событиях междоусобицы 1015-1019 гг., автор дважды упоминает конунга Эймунда, как главу варяжской дружины при Ярославе. И даже роняет замечание о том, что де о "русских приключениях" Эймунда сложена целая сага, "изобилующая неправдоподобными деталями". Опуская при этом как само название саги ("Прядь об Эймунде Хрингссоне"), так и тот факт, что одной из таких спорных деталей саги является убийство Эймундом оппонента Ярослава - некоего Бурицлейфа, в котором обычно видят собирательный образ Святополка и Бориса, а в самом рассказе - отражение альтернативной версии гибели князя Бориса. Сага более чем известна и весьма популярна в российской историографии, а тем паче в историко-популярной литературе, и уже более полутора веков как широко используется для построения всевозможных, как научных так и не очень, теорий по обвинению Ярослава в убийстве святых Бориса и Глеба. Трудно понять, чем руководствовался автор, лишь намеком указывая на существование столь общеизвестного источника, но совершенно не раскрывая подробностей, и даже не удосуживаясь познакомить своего читателя с альтернативой летописно-агиографического рассказа об убийстве Бориса.
Впрочем, скорее всего это следствие банальных невежества и лени. Ибо, судя по тому, что появление Эймунда и его спутников в Новгороде автор относит к событиям еще до избиения новгородцами варягов на "Поромонѣ дворѣ", ответной "ночи длинных ножей" в Ракомо и, соответственно, до начала собственно столкновения Ярослава и Святополка, упомянутую сагу господин Чхартишвили, готовя свой "труд", и в глаза не видел. Не открывал, не читал, как с источником не работал. Да даже и какой-либо обзор по ней хотя бы краешком глаза пробежать не соизволил. В противном случае он должен был бы знать, что, согласно тексту саги, Эймунд прибыл на Русь уже после начала междоусобицы (строго говоря, по внутренней хронологии норвежских саг, да и не только, он вообще не мог появиться на Руси раньше 1019 г., так что и участие его в событиях 1015-1019 гг. крайне сомнительно), еще в Норвегии узнав о конфликте братьев. Не говоря уж о том, что в саге нет ни слова о каких-либо столкновениях норвежцев с подданными конунга Ярицлефа. И даже самые завзятые поклонники теории о причастности Ярослава к смерти Бориса полагают, что отряд Эймунда пришел уже на смену предыдущей варяжской дружине, отождествляя его либо с варягами, собранными в том же 1015 г. после примирения князя и новгородцев, либо же с нанятыми в 1018 г. после поражения Ярослава на Буге.
Ничего этого читатель из книжки господина Чхартишвили, увы, не вынесет. Хотя при всей спорности "Пряди об Эймунде" как исторического источника, рассказ о междоусобице 1015-1019 гг., как и о событиях 1020-1026 гг. (всвязи с которыми Эймунд у Акунина вообще не упомянут), без рассмотрения оной уже давно не мыслим ни в одной, претендующей хоть на какую-либо серьезность, работе.
О полнейшем незнании автором "Эймундовой саги" свидетельствует, кстати и тот факт, что чуть позже, говоря о взаимоотношениях Руси и Скандинавии и перечисляя известных норманнов, в разное время живших в Гардах, он называет и Харальда Сурового, и Олафа Святого, и его сына Магнуса, но начисто "забывает" упомянуть о Рагнвальде Ульфссоне, двоюродном брате жены Ярослава - Ингигерд, долгие годы служившем у великого князя в качестве ладожского наместника, бывшего отцом новгородского воеводы Улеба и, предположительно, одного из шведских королей - Стенкиля. Казалось бы, какой красивый штрих в общую картину! Ан нет. Тишина.
Но может быть это всего лишь случайность? Один единственный, не столь уж и значительный-то источник, случайно оставшийся без внимания со стороны автора? Увы, нет. И подтверждение тому следует практически сразу же.
Пример два.
Повествуя о новом витке войны между сыновьями Владимира Святого и о Лиственской битве 1024 г., господин Чхартишвили вспоминает еще одного известного нам предводителя варяжской дружины на службе у Ярослава - некоего Якуна/Акуна, которого он вслед за Татищевым и Карамзиным именует Слепым и живописует свой рассказ такими, почерпнутыми из этих же авторов, подробностями: "Это был знаменитый военачальник, который произвел на русских неизгладимое впечатление какой-то золотой повязкой на глазах. (Вряд ли Хакон был совсем слепым, но проблемы со зрением у него, по-видимому, имелись)". При этом его ни на мгновение не смущает абсурдность написанного. Как слепой человек мог возглавлять и водить в бой войско? А если он не был слеп, но лишь имел проблемы со зрением, то зачем тогда носил повязку на глаза? Что б уж точно совсем ничего не видеть? Или то была волшебная повязка, работавшая как очки? Если же речь идет о повязке не на оба, а только на один глаз, то есть проблемы у него имелись лишь с одним глазом, то почему же его прозвищем было именно Слепой, а не Одноглазый или, например, Косой?
Но бог с ней с логикой. Куда важнее тот факт, что интерпретация спорного текста летописи, давшей основания для различных толков относительно прозвища Якуна, которую Чхартишвили преподносит своим читателям как единственно известную и не подлежащую сомнению, в действительности уже давно считается устаревшей и отвергнута практически всеми современными исследователями. Общепринято прочтение не "слѣпъ", т.е. "слепой", а "сь лѣпъ", т.е. "красивый". Под расшитой же золотом "лудой" подразумевают не повязку на глаза, а плащ, богато украшенную мантию. Именно так это место переводится во всех современных изданиях "Повести Временных Лет". В том числе и наиболее известном и массовом - переводе Лихачева. Тот факт, что Акунин в своем "труде" демонстрирует полнейшее незнание о существовании этой общепринятой в современной исторической науке трактовки, свидетельствует о том, что он скорее всего даже и не брал в руки ПВЛ. Довольствуясь пересказами в исполнении Татищева да Карамзина. И начисто игнорируя наработки всей последующей российской исторической науки.
Впрочем, еще более наглядно работу с источниками по-акунински демонстрирует последний пример, посвященный уже истории Новгорода, из заключительной части книги. И здесь, думаю, будет уместно провести просто сравнение двух цитат. И посмотреть, как одни и те же события излагаются у господина Чхартишвили и в первоисточнике, с которым он, якобы, работал.
Акунин:
"Так, в 1257 году произошло народное возмущение, погрузившее город в затяжной политический хаос. Монгольские послы добрались до Новгорода, чтобы собрать с него десятину – обычную дань, взимавшуюся с покоренных областей. Великий князь Александр Невский, бывший в то время и князем новгородским, этому не противился, понимая, что перечить хану опасно. Сознавала это и боярская верхушка. Но простому народу соображения государственной политики были чужды, о разорении остальной Руси в Новгороде знали только понаслышке, и новый, невиданный прежде побор показался «черным людям» боярскими кознями. Татарских послов прогнали, городских начальников поубивали, посадили на их место собственных избранников. Наместник, сын великого князя, бежал.
Невский явился карать бунтовщиков и подавил мятеж с примерной жестокостью: кому-то отрезал носы, кому-то «выколупал» глаза".
А теперь дадим слово новгородскому летописцу, современнику и очевидцу описываемых событий:
В лѣто 6765 [1257]. Приде вѣсть изъ Руси зла, яко хотять Татарове тамгы и десятины /л.136./ на Новѣгородѣ; и смятошася люди чересъ все лѣто. И къ госпожину дни умре Онанья посадникъ, а на зиму убиша Михалка посадника новгородци. Аще бы кто добро другу чинилъ, то добро бы было; а копая подъ другомь яму, сам ся в ню въвалить. Тои же зимы приѣхаша послы татарьскыи съ Олександромь, а Василии побѣже въ Пльсковъ; и почаша просити послы десятины, тамгы, и не яшася новгородьци по то, даша дары цесареви, и отпустиша я с миромь; а князь Олександръ выгна сына своего изъ Пльскова и посла в Низъ, а Александра и дружину его казни: овому носа урѣзаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повелъ; всякъ бо злыи злѣ да погыбнеть. /л.136об./ Тои же зимы убиша Мишю. Тои же зимы даша посадничьство Михаилу Федоровичю, выведше из Ладогы; а тысячьское Жироху даша.
Предлагаю сравнить последовательность событий в изложении Чхартишвили и в летописном первоисточнике, к которому в конечном итоге и восходят все последующие интерпретации.
Акунин:
1. Монгольские послы прибывают в Новгород с требованием дани;
2. возмущенные новгородцы прогоняют ханских посланников;
3. устраивают избиение неких "городских начальников";
4. избирают новое городское руководство, очевидно, придерживающееся иной политики, нежели прежнее;
5. новгородский наместник, князь Василий, сын Невского, куда-то бежит (не пояснено, ни от кого он бежит, ни куда он бежит);
6. после всего этого бардака в Новгород является лично Александр Ярославич, карающий мятежников (т.е., видимо, новгородцев) отрезанием носов и "выколупыванием" глаз.
Современник:
1. О намерении татар распространить на Новгород ту же систему взимания дани, что и на всю остальную Русь, новгородцы узнают заведомо, задолго до собственно появления ханских послов, что вызывает в городе длительное брожение умов;
2. незадолго до прибытия в город монгольских чиновников при неизвестных обстоятельствах был убит посадник Михалка (Михалка Степанович, сторонник Александра Ярославича); связано ли это убийство со скорым приездом татарских численников или же с предыдущими грехами посадника, не знает наверняка даже летописец;
3. монгольские послы приезжают в Новгород вместе с князем Александром;
4. Василий бежит из Новгорода, опасаясь встречи с отцом, и бежит не куда-то в неизвестность, а конкретно во Псков;
5. новгородцы действительно отказываются от проведения переписи и введения фиксированной дани, но отнюдь не прогоняют послов, а отпускают их с миром и с дарами великому хану;
6. Александр Ярославич действительно обрушивает жестокие репрессии, но не на новгородцев, а на некоего Александра и прочих приближенных своего сына Василия, подтолкнувших его к неповиновению отцу; и летописец признает эту кару абсолютно справедливой и заслуженной;
7. позже происходит новое громкое убийство, предположительно посадника, хотя жертва, некий Миша, прямо так не называется;
8. вслед за чем избираются новый посадник (и опять Михаил xD) и тысяцкий; вот только последние события происходят уже после отбытия монгольских послов и после восстановления полного контроля Александра Невского над Новгородом.
Единственное, что приходит на ум в данном случае - это детская песенка про дураков и закон: "...Если читан, то не понят. Если понят, то не так". Вот так же и у Чхартишвили с летописями. Если он их во время работы над своим опусом и читал, то делал это крайне небрежно и не давал себе труда хоть что-то запомнить. Коли уж, пересказывая их, умудряется в считанных фразах совершить такое количество ошибок, недомолвок, перепутать последовательность и причинно-следственные связи событий, объединить события, разнесенные во времени... Я уж не говорю о каком-то извращенном чувстве юмора по замене авторского "очи выимаша" на более зверское "выколупывание" глаз.